Золоченое крыльцо отливало всеми
цветами радуги. Винтажные вензеля,
украшающие сей древний артефакт искуснейшей работы именитых мастеров прошлого, медленно,
из одного столетия в другое, обсыпались, роняя золотой песок на землю.
Шелестя подбитой горностаем мантией, показался сам хозяин дома. Вид, открывающийся перед взором императора, был величественен и широк. Река, виляющая руслом по холмистой местности, и разбитый перед дворцом сад-лабиринт, покоящийся под дымкой тумана, оставляли ощущение затерянности во времени.
Могущественные некогда горгульи, высовывающие свои мордочки из стен, и призванные охранять дворец от злых духов, потеряли свою силу и застыли безжизненными памятниками, за ненадобностью. В отличие от них, император оставался жив, несмотря на свою принадлежность вечности.
Шелестя подбитой горностаем мантией, показался сам хозяин дома. Вид, открывающийся перед взором императора, был величественен и широк. Река, виляющая руслом по холмистой местности, и разбитый перед дворцом сад-лабиринт, покоящийся под дымкой тумана, оставляли ощущение затерянности во времени.
Могущественные некогда горгульи, высовывающие свои мордочки из стен, и призванные охранять дворец от злых духов, потеряли свою силу и застыли безжизненными памятниками, за ненадобностью. В отличие от них, император оставался жив, несмотря на свою принадлежность вечности.
С тех времен, как Кентавр, специально
привезенный для развлечения гостей, был помещен в лабиринт, много изменилось.
Статус кво устраивал обоих. Дворец принадлежал Императору, Лабиринт - Кентавру. Естественно, последний пользовался дурной славой. Никто не
возвращался оттуда живым, но многих неумолимо тянуло на встречу с чудищем,
поскольку существовало поверье, что тот, кто пройдет лабиринт, познает себя. Однако
карта лабиринта была утрачена навсегда, если вообще существовала, и на прокорм
Кентавру хватало желающих.
Император наблюдал эту картину не
одно столетие, все-таки номинально лабиринт принадлежал ему. И однажды, решив
покончить с мучительным соседством и изменить все в одночасье, ринулся навстречу Кентавру.
Проблуждав до ночи по живому и вечнозеленому лабиринту, император устроился на ночлег. Зажег фонарь, привлекая беспокойных мотыльков. Запели свои песни сверчки, вольный теплый ветер шелестел по листьям деревьев, и казалось, нет момента более красивого и живого, чем этот.
Так прошла ночь, а Кентавр так и не обнаружил себя. Можно было подумать, что он умер.
Но поверить в это было непросто, ведь Император видел собственными глазами, что никто из лабиринта не возвращался.
Он отказывался верить, что столько времени его драгоценной жизни прошло в заблуждении относительно природы того лабиринта, который он некогда построил сам.
Проблуждав до ночи по живому и вечнозеленому лабиринту, император устроился на ночлег. Зажег фонарь, привлекая беспокойных мотыльков. Запели свои песни сверчки, вольный теплый ветер шелестел по листьям деревьев, и казалось, нет момента более красивого и живого, чем этот.
Так прошла ночь, а Кентавр так и не обнаружил себя. Можно было подумать, что он умер.
Но поверить в это было непросто, ведь Император видел собственными глазами, что никто из лабиринта не возвращался.
Он отказывался верить, что столько времени его драгоценной жизни прошло в заблуждении относительно природы того лабиринта, который он некогда построил сам.